Проблемы перевода. Часть вторая.

Когда речь идёт о художественной литературе доводы тех, кто настаивает на невозможность перевода, приобретают особую силу.. Перси Биш Шелли, английский поэт-романтик, сказал: «Стремиться передать создания поэта с одного языка на другой — это то же самое, как если мы бросили в тигель фиалку с целью открыть основной принцип её красок и запаха».

К художественному переводу предъявляют множество противоречивых требований, суммировал американский филолог Т. Сейвори в книге «Искусство перевода».

А. Перевод должен передавать слова оригинала.

В. Перевод должен передавать мысли оригинала.

А. Перевод должен читаться как перевод.

В. Перевод должен читаться как оригинал. (т. е. у читателя не должно быть ощущения, что перед ним перевод).

А. Перевод должен отражать стиль оригина­ла.

В. Перевод должен отражать стиль перевод­чика.

А. Перевод должен читаться как текст, совре­менный оригиналу.

В. Перевод должен читаться как текст, совре­менный переводчику.

А. Переводчик не вправе ничего прибавлять или убавлять.

В. Переводчик вправе прибавить нечто к ори­гиналу или убавить от него.

А. Стихи следует переводить прозой.

В. Стихи следует переводить стихами.

Одни считают важным соответствие духи родного языка и привычкам отечественного чи­тателя, другие настаивают, что важнее приучить читателя воспринимать иное мышление, ни культуру — и для этого идти даже на насилие над родным языком. Выполнение первого тре­бования (смотрите тезисы В) ведёт к вольному переводу, выполнение второго (тезисы А) — к переводу дословному, буквальному.

В истории культуры два типа переводов сменяют друг друга. Первым переводом, глубоко из­менившим европейскую культуру, был перевод Библии (Ветхого завета, Новый ещё не суще­ствовал) на греческий язык.

Понятно, что вольный перевод для священ­ного текста неприемлем: что-то добавлять или выбрасывать из оригинала было бы кощунст­вом. Поэтому переводчики старались перево­дить слово в слово, сохраняя даже некоторые специфические конструкции древнееврейско­го языка. Тогда в греческом появился особый библейский стиль, а оттуда он перешёл в латынь и другие языки Европы. И теперь ещё по неко­торым признакам (повторяющийся союз и в на­чале предложений, положение сказуемого перед подлежащим) мы легко распознаём библейскую фразу или подражание ей: «И пошёл Авраам… и сказал Господь Аврааму…”.

Когда спустя тысячелетие святые Кирилл и Мефодий переводили Библию с греческого на славянский, они поступили так же: их перевод можно записать под греческим текстом слово за словом.

Почти одновременно с появлением первого перевода Библии римляне начали осваивать гре­ческую культуру, и осваивали они её с помощью переводов. Но переводили они совсем по-ино­му. Переводчики Библии точно передавали свя­щенный текст и не очень заботились о впечат­лении, которое их стиль произведёт на читателя, как будто зная, что сама судьба Библии сделает этот стиль высоким и торжественным. Римских же переводчиков точность не очень заботила — им было важно, чтобы неподготовленная рим­ская публика поняла, где нужно смеяться, а где —ужасаться. Поэтому они усиливали в трагедии трагическое, а в комедии комическое: упроща­ли характеры, огрубляли юмор, могли вставить в перевод одной пьесы сцену из другой… Полу­чались не переводы, а подражания или пере­ложения, но это всех устраивало.

Приблизительно так же переводили в эпо­ху классицизма, в том числе в России XVIII в. Переводчик Шекспира, например, старался, чтобы перевод соответствовал его собственным (а не шекспировским) представлениям о траге­дии. В угоду этим представлениям он мог поме­нять стихотворный размер, выбросить некото­рые реплики или целые сцены, даже изменить сюжет — всё это было в порядке вещей.

В разные эпохи и в разных культурах побеждают то одни, то другие представления о переводах. Поэтому переводов «на все времена» очень мало (хотя чудеса бывают: таков, например, пе­ревод «Илиады», выполненный русским поэтом Николаем Ивановичем Гнедичем). Обычно каждое новое обращение к Гомеру, Вергилюо, Данте. Шекспиру приносит новые переводы. На­сколько они бывают разными, легко увидеть: вот одно и то же четверостишие французского по­эта Поля Верлена, переведённое тремя знамени­тыми русскими поэтами:

Небо над городом плачет,

Плачет и сердце моё.

Что оно, что оно значит,

Это унынье моё?

Перевод В. Я. Брюсова

На сердце слёзы упали,

Словно на улице дождик.

Что это, что за печали

В сердце глубоко упали?

Перевод Ф. К. Сологуба

И в сердце растрава,

И дождик с утра…

Откуда бы, право.

Такая хандра?

Перевод Б. Л. Пастернака

В оригинале же сказано приблизительно таю «В моём сердце — плач,/Как над городом — дождь;/Что ж это за печаль/Пронзила мне сердце?”.

ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ ПЕРЕВОДЧИКА

Говорят, на одной конференции по проблемам перевода докладчик начал свою речь так: «Ис­кусство — тяжёлая проблема вообще. А искус­ство перевода вообще тяжёлая проблема». Так оно и есть: трудности, стоящие перед перевод­чиком, неисчислимы. И первая из них — пони­мание оригинала. Если переводчику не удалось передать мощь, разнообразие или гармонию подлинника — это не позор. О чуде можно меч­тать, но требовать его нельзя. Ошибка же, вы­званная непониманием текста, — серьёзный удар по репутации переводчика.

Во многих ошибках повинны так называемые ложные друзья переводчика — слова одного языка, похожие по звучанию на слова дру­гого, но имеющие иное значение. Так англий­ское paragraph означает не параграф, а ‘абзац’; болгарское диня — не дыню, а ‘арбуз’; чешское zapometi — не запомнить, а ‘забыть’.

Вторая причина многочисленных ошибок — непонимание идиом, фразеологических оборо­тов. Нельзя переводить французское mettre la main a la pate буквально («опустить руки в тес­то») — это выражение значит ‘вмешаться’. Анг­лийское  to catch cold переводится не поймать холод, а ‘простудиться’.

Множество ошибок вызвано и тем, что пере­водчик не знает культуры той страны, с языка которой он переводит. В переводах с англий­ского сейчас можно встретить Джона Бапти­ста (John the Baptist — это Иоанн Креститель) и Святую Вирджинию (а это Святая Дева, Saint Vergin). В художественных текстах часто встреча­ются цитаты из Библии и Шекспира, из детских прибауток и из стихов, которые учат наизусть в школе. Если переводчик не опознает цитату, может получиться ляпсус вроде Спирт хорош, а мясо протухло.

Поскольку в результате перевода художест­венного текста и перевод должен получиться художественным, важно уметь писать на род­ном языке. Не случайно лучшими переводчика­ми часто бывают хорошие поэты и писатели, даже если они не знают языка оригинала в со­вершенстве.

Есть случаи, когда переводчику нужны не только знания, но и особое мастерство. Писа­тель часто играет словами, и эту игру бывает не­просто воссоздать. Вот английская шутка, по­строенная на каламбуре. Человек приходит на похороны и спрашивает: I’m late? и в ответ слы­шит: Not you, sir. She is. Английское слово late зна­чит и ‘поздний’, и ‘покойный’. Герой спрашива­ет: Я опоздал? А ему отвечают: Нет, покойник не вы, сэр, а она. Как быть? По-русски игра не по­лучается. Но переводчик вышел из положения: Всё кончилось? — Не для вас, сэр. Для неё.

Такие ловушки подстерегают переводчика на каждом шагу. Особенно трудно передать рече­вой облик персонажей. Хорошо, когда говорит старомодный джентльмен или взбалмошная де­вица — легко представить, как они говорили бы по-русски. Гораздо сложнее передать речь ир­ландского крестьянина по-русски (ведь не бу­дет он говорить на рязанском диалекте!) или одесский жаргон по-английски. Здесь потери неизбежны, и яркую речевую окраску поневоле приходится приглушать. Недаром фольклор диалектные и жаргонные элементы языка многие признают совершенно непереводимыми.